Биография Поленова как масона обрывается с началом революции. Едва оставшись у художника в собственности, его усадьба Борок становится прибежищем просвещения в духе толстовского общества. От масонства Поленов оставляет себе лишь неостриженный ноготь мизинца и фразу: «Я не художник, я — мастер». В ней он подчеркивает именно масонские полярности — Творец и Мастер, Мастер и Подмастерье, делая, таким образом, свое путешествие в Тир, совершенное в 1889 году, к гробнице архитектора Храма, главного героя масонских мифов по имени Хирам, еще более осмысленным.
Если вкратце следовать отцу, Поленов понимал пейзаж как древнее художественное произведение, сформировавшее сознание человека, само его восприятие: «Создатель обозревает храм Вселенной глазами человека, — писал Поленов. — В будущем, вероятно, когда ученики Бехтерева научатся заглядывать в сознание, можно будет восстановить саму личность по тому, как она видит мир, как она выписывает ландшафт на ретине».
Кульминацией и, в сущности, завершением работы отца стала идея отыскать в утесах, продолжающих подножие Масличной горы, пещеры, которые служили естественными камерами-обскурами. Стены этих полостей могли запечатлеть контуры Храма, стоявшего напротив пещер когда-то на протяжении веков, которых, как полагал — и был прав — отец, более чем достаточно для того, чтобы известняк изменил свой цвет под воздействием снимка уникальной выдержки почти в тысячелетие, сделанного самим временем.
На стенах в отцовском жилище особое место занимали абстрактные разводы ржавого цвета, отпечатанные на фотобумаге. На эти отпечатки отец тратил последние деньги, поскольку убежден был в их бесценности — это была макросъемка стен в пещерках и нишах, усеявших склоны Масличной горы и утесы Геенны. Отец часами всматривался в эти узоры, созданные дождями, ветрами и разностью освещения, лента которого веками наматывалась на земную ось.
Ему несколько раз казалось, что что-то осмысленное он в них разглядел, и он проклинал себя, что не способен это зарисовать, да и не доверял в этом деле видениям. Однажды спросил меня: «Дружочек, а есть ли возможность написать такую программу распознавания, которая бы справилась с различением в этих абстрактных полотнах геометрических образов?» Я пожал плечами: «Многое возможно, но зачем?». Папка возмутился: «Ты остолоп. Если ты когда-нибудь создашь программу, способную определить в этом тумане очертания Храма, я посажу тебя на закорки и прокачу вокруг Иерусалима».
Меня настолько поразило это гомерическое предложение, что я невольно стал подумывать над сформулированной задачей. Потом, когда я сам подолгу следовал взглядом по вывешенным над рабочим столом пещерным снимкам, и мне стало казаться, что я вижу в них какой-то смутный силуэт, будто исполненный сильно размытой акварелью, немного напоминавший один московский ампирный дом, где когда-то доводилось бывать.