ОГОНЁК

Сначала Михалыч умер как полагается – без суеты. Вздохнул и на полвыдохе кончился. Утром пришел соцработник Захар, вызвал полицию. Наряд принимал Михалыча уже с агентом, который остался дожидаться дочку. Та примчалась с работы, поторговалась, дала задаток, и тут приехала трупоперевозка. Парни зашли и порадовались вслух, что клиент жил чистенько, это они отметили, сказали, что всякое с одинокими бывает; и Михалычу стало приятно.

Долго не возились, погрузили аккуратно, повезли, он все слышал, но пошевелиться не мог, будто его залили стеклом. Определили Михалыча не сразу, что-то было не так с документами, потом прошел осмотр, снова заполняли бумажки, и, наконец, на руку нацепили бирку, после чего оставили дожидаться, пока задвинут в холодильник.

Но случилось это не скоро, санитар, на попечении которого его оставили, торопился обмыть и одеть трех покойников сразу. Снаружи топтался народ, подальше в аллее стояли автобусы, чтобы везти на кладбище. Место напоминало автомойку – мокро, шланги, кафельные стены, вход завешен резиновым хлопающим пологом.

Санитар вышел из-за него и, обращаясь к стоящим веером родственникам, хрипло спросил: «Коровина брить?».

Часа в три ночи Михалыч очнулся, будто вынырнул из бездны. Он всплывал, всплывал с огромной глубины, и вырвался наконец из толщи. Сначала, не в силах отдышаться, сидел, сидел, затем бродил меж каталок, пока не увидел огонек. Он пошел на него и нашел за столом здоровенного мужика.

Санитар ничуть не испугался, только отложил торопливо бумаги, которые заполнял под настольной лампой. Михалыч показал на бирку на руке и замычал, прося таким образом о помощи. Этот огромный мужик понял, но сказал: «Погоди, давай выпьем сначала». Появилась бутылка и они выпили грамм по сто пятьдесят, не чокаясь.

Помолчали. У Михалыча после водки появилось чувство, и он вспомнил, как когда-то в детстве, когда у него было воспаление легких, за ним приехала в стационар на выписку мать.

Приободренный, он зачем-то спросил санитара, теперь удивляясь его внешнему виду великана: «А вы, наверное, когда-то спортом занимались?» – «Да, греблей», – ответил тот.

Скорая не приехала, и тогда санитар сходил внутрь, снял с каталки пакет с вещами и сказал: «Одевайся». Так Михалыч и оказался одетым во все припасенное парадное, пахучее, долго висевшее в пронафталиненном еще женой шкафу, после чего вышел и пришел на станцию скорой помощи неподалеку. Но явился он не сразу, сначала побродил по парковым дорожкам, разгребая ногами листья, как в детстве.

Стоял октябрь, и он должен был замерзнуть давно, еще в морге, но этого не случилось. Не хотелось ему никуда идти. Ему нравилось хрупать на дорожках тонким ледком, прихватившим лужи. Наконец Михалыч снова увидел огонек, пошел на него и пришел к станции.

Он поднялся на крыльцо, показал курившему фельдшеру бирку на запястье. Тот прищурился, отшатнулся, а Михалыч заплакал и потерял сознание. Затем его подобрали, отвезли в реанимацию, где он пришел в себя на следующий день.

Скоро он оказался дома и постепенно вошел в колею, будучи озабочен теперь тем, как отменить смерть. Его всюду – и в собесе, и возле дома выслушивали; приезжал из журнала корреспондент, но не поверил. Так что постепенно Михалыч сам перестал понимать то, что умирал недавно. И с недоверием разглядывал документы, которым дочка тоже верила все меньше.

Спустя время он не выдержал и поехал в тот самый морг. Все он узнал – и занавес резиновый, хлопающий, и парк за ним, где бродил, и обмывальщика тоже. А санитара огромного не нашел. Сказано было ему, что никогда такого тут не было и не бывало, тем более саженного росту, тем более бывшего гребца, ибо местом этим все дорожат и чужих не пускают.

Петр Михайлович с тем и уехал обратно к себе в Сокольники – и дожил до самой скорой смерти в апреле, когда представилось ему, что в дверь кто-то постучал, он открыл и увидал того самого санитара. Халат белый с коротенькими рукавами на нем едва прикрывал грудь в кольчуге свитера. Михалыч обрадовался гостю, тот улыбнулся и сказал: «Извиняйте за неудобства». После чего шагнул за порог, чтобы крепко-крепко обнять старика, как родного.