У меня есть личная луна. Она
всходит над моей головой
почти каждый месяц, и я потихоньку
могу на нее взобраться, чтобы
разобрать надписи, оставленные моим народом
на щитах заброшенных стадионов. Когда-то
один из моих предков блистал
на этих ристалищах, он был гладиатор.
Артур бился с тиранозаврами, он мог
тремя ударами снести башку вожаку.
На этой луне повсюду пахнет увядшими розами,
этим невыносимо притягательным, как запах
тления большой культуры. Это запах Гаваны,
Кейптауна, Марселя, Балаклавы,
Александрии, Афин, Иерусалима,
фимиам пергамента, папируса, бумаги,
истлевающих в веках, аромат
библиотечных эпох, так рьяно
обещавших конец времен, создавших
не одну цивилизацию, не одну империю.
О, это мои личные сокровища, к которым
я только притрагиваюсь пальцами, чтобы
почувствовать тепло лепестков, их
телесную сонную тяжесть. Запах книжной розы
сменяет аромат рома и сигары,
свернутой между бедер красотки
с помощью танца. Таковы города на моей луне –
полные моря, солнца и растительности,
забравшей в полон штукатурку. Прелый
воздух августа, и в стакане льдинка.
А в море старик тащит свою рыбу. Но когда
она всплывает на поверхность,
от нее ничего не остается, ничего,
кроме этих строк и взгляда на марину,
где позвякивают такелажем брошенные лодки.
Вот столик на корме, на нем пустые
запыленные бутылки, осколки бокалов и
голова Олоферна. Все битвы
миновали давно, остались лишь руины,
лишь кладбища с захороненным мрамором,
отсвечивающие в отраженном свете,
так долго идущем от звезд, что многие
успевают погаснуть. Эти строчки
точно также затихают, покуда их смысл
доходит до нас, если успевает.